- «Cеверный рабочий» - http://2008.nworker.ru -

Три поколения: слева от Ю.П. Петровой начальник Северодвинского таможенного поста с 1993 по 2000 год Г.В. Гунин, справа — нынешний руководитель А.В. Чулков. Фото В. Бербенца
Три поколения: слева от Ю.П. Петровой начальник Северодвинского таможенного поста с 1993 по 2000 год Г.В. Гунин, справа — нынешний руководитель А.В. Чулков. Фото В. Бербенца

Таможня Молотовского порта

Юлия Павловна Петрова вспоминает о работе в годы Великой Отечественной

Автор Нина Кожанова дата: 26 июня 2009 @ 15:28 в Общество | Комментарии отключены

Вообще-то я числилась в штате Архангельской таможни, — рассказывает, — а в Молотовск приезжала в командировки, когда сюда заходили иностранные суда или советские отправлялись с грузом в северное зарубежье. Дорога туда и обратно занимала много времени. Поэтому домой ездила редко, примерно раз в месяц. Жила в общежитии.
Молотовск в годы войны с современным Северодвинском ни в какое сравнение не идет. Казался мрачным, холодным, малолюдным. Помню, как по дороге на работу перелезали через трубы отопления, которые тогда проложены были по земле и засыпаны опилками. Ходили в тяжеленных резиновых сапогах, их нам выдавали. Они мне до колен доходили.
Придем на судно — надо трюмы осматривать. Посмотришь вниз — голова кружится, глубоко. Это сейчас думаю, что неудобно было в юбке. А тогда женщины в брюках не ходили. В обмундирование таможенницы входили шинель, как у моряков, шапка с эмблемой, костюм. Он был из черного бостона, а пуговицы белые. Форму нам в ателье шили, так что по размеру была. И портной в том ателье хороший был.
— Мужчины, да и иностранные моряки, наверное, заглядывались на молодую таможенницу?
— Поймете ли, но тогда совсем не так было, как сейчас. Нас инструктировали не только не позволять себе ничего лишнего в общении с иностранцами, но даже выражение лица держать нейтральное. Я считала это правильным. Ведь таможня — служба государственная. Стало быть, и я должна вести себя как государственный человек. Да и воспитана была в скромности. Сколько раз бывало: на причале ветер, снег косой. Замерзнем с напарницей так, что зуб на зуб не попадает. Моряки нас в кают-компанию приглашают кофе попить (у них-то он всегда был, и горячий), но нам нельзя.
А еще был случай. С подругой Шурой полюбопытствовали как-то, как иностранцы в ресторане танцуют. Один (в шутку, наверное) вместо партнерши стул в вальсе кружил. Заметил, что мы в приоткрытую дверь заглядываем, подошел и стал Шуру на танец приглашать. Она — отказываться и на выход вместе со мной. Тут с него вся вежливая сдержанность сошла. Вернулся к своему стулу, поднял его повыше и с такой злостью на пол швырнул!..
А вообще-то иностранцы удивлялись, что таможенницы у нас женщины. В их странах такое, видимо, не было принято. Мы же старались от работы не отвлекаться, а в свободное время я, например, больше о доме думала, о родных. В Архангельске жили мама, сестра, племянница. Голодно было. И часть продуктов своего пайка я для них приберегала. Брат с конвоем ушел в Америку и там заболел — тоже волновалась.
— У вас орден Отечественной войны второй степени...
— Это за работу в госпитале в начале войны. Наше управление госпиталей в Архангельске называлось УРЭП-96. В его интендантском отделе я обеспечивала красноармейцев одеждой. Привезут раненых. Носилки в очередь. Все в крови. Первой помощью и обустройством занимались, конечно, все кто мог. А уж потом я бралась за разборку шинелей, гимнастерок и другой «мануфактуры». Что можно восстановить, шло в стирку-штопку. Что-то списывалось на тряпки и ветошь. А многое подлежало уничтожению из-за заразных болезней. Самые страшные тиф и дифтерия. Я, было, тоже сильно заболела. Спасибо профессору Лебединскому — определил, что это острейшая ангина. А попала бы в инфекционную палату, вряд ли осталась бы жива.
— Тот опыт пригодился?
— Наверное. Что знаешь, за собой не носишь. И авторитет орденоносца — не пустой звук. Но той «закалки» военным лихолетьем я никому не желаю. Лучше «набивать шишки», делая карьеру в мирное время.
— А в таможенной службе во время войны что особенно впечатлило-запомнилось?
— Прежде всего то, что через голодный город проходило очень много продуктов — все на фронт. На суднах типа «Либерти» (грузоподъемность 14 тысяч тонн) — пять трюмов. Так вот, пшеница, фасоль, горох перевозились в них прямо насыпью. Работницы спускались, затаривали сыпучие продукты в мешки, зашивали их шпагатом. Дома голодные дети, да и сами без куска хлеба оставались. А вот поди, ни-ни. Груз Красного Креста — лекарства. Они на особом контроле. Тяжелый палубный груз — танки, самолеты, торпедные катера... Для их получения прямо на причал подходили вагоны и платформы. И увозили военную технику на фронт.
Наша задача была наблюдать за перегрузкой, контролировать, чтоб ничто на сторону не ушло. Случалось, груз срывался со стрелы крана и падал в воду. Водолазы доставали. Мы составляли акт.
Остался в памяти мартовский день 1944-го, когда с 9 утра до 10 вечера осматривали перед отправкой эсминец, полный «особенных» пассажиров — моряков, которых удалось спасти с потопленных противником судов. Понятно, что особенно лишнего у этого контингента быть не могло. Ведь даже личные вещи все у них утонули. Люди радовались, что остались живы и возвращаются домой.
Вообще за четыре года работы в таможне не помню, чтоб при досмотре жилых помещений моряков обнаруживался ввоз контрабанды. А вот попытки вывоза запрещенного случались. Я, например, комиссовала большие антикварные часы, которые американский моряк, по его словам, купил в комиссионке. Любопытный случай произошел на судне, которое грузилось лесом на причале второго лесозавода. Правда, было это уже вскоре после войны. Один из членов экипажа, чернокожий моряк, приобрел в Архангельске ненецкую малицу. Нарядился в неё. Радовался приобретению. Но изделия из меха вывозить было нельзя. Мы даже начальству звонили по этому поводу — советовались. Пришлось все же огорчить иностранного гражданина.
А в общем люди тогда в подавляющем большинстве законопослушные были, честные. То, что сейчас называется декларацией, именовалось «люковая записка». В нее вносилось все, что полагалось декларировать: команда, пассажиры, животные, фотоаппараты, вино... Помню, на греческом судне в кают-компании висела клетка с канарейкой, разумеется, внесенной в люковую записку. Капитан все с этой птичкой разговаривал.
— Кстати, а как вы находили общий язык с иностранцами, которые не знали русский?
— Основные, необходимые нам для работы фразы на английском мы, конечно, знали. Когда это было нужно, с нами рядом работала переводчица. А еще, хоть и было военное время, зимой для нас организовывали учебу. Об этом у меня очень приятные воспоминания. И сейчас те конспекты храню. Я хорошо училась. После прохождения курса надо было сдавать техминимум. В комиссии — представители из Внешторга. Экзамены сдала успешно. И меня повысили, из контролеров перевели в инспекторы. Кстати, за хорошую работу трижды поощряли. В качестве одной из премий получила отрез на костюм. Царский подарок по тем временам. Очень пригодился...
— Вы обмолвились, что проработали в таможне четыре года...
— И ни за что бы из этой службы не ушла. Но в 46-м прошло большое сокращение. К тому же после войны возвращались мужчины, которых по закону обязаны были на то же место принять, откуда они уходили на фронт. Пришлось уступить...
30 лет работала в Северной гидрографической экспедиции, заведовала библиотекой. Все эти годы поддерживаю связь с подругой по работе в таможне Александрой Прокопьевной Галкиной — она вот уже 50 лет живет в Риге. Другие из тех, с кем работала, ушли, к сожалению, в мир иной. Нынешние таможенники Архангельска и Северодвинска стараются сохранить память о прошлых непростых годах этой службы. Приятно, что не забывают и меня. Я же те времена никогда не забуду.
Сейчас готовится экспедиция памяти к месту гибели конвоя и транспортного судна «Марина Раскова», которые в августе 1944-го направлялись к острову Диксон и были потоплены немецкой подводной лодкой. С тем судном идти должна была я. Но организаторы предпочли мужчину. И вызвался мой коллега Эммануил Ефимович Гарелик. Я многих отплывавших знала лично и провожала, махала платочком с Молотовского причала. А получилось так, что я вот жива, а они погибли. И Эммануил Гарелик, у которого, помню, был семилетний брат Миша. И Иван Михайлович Корельский, дочери которого Людмиле тогда два года было. С ней, теперь уже Людмилой Ивановной, поддерживаю отношения и сейчас. Очень хочется сходить в этот поход памяти. И если не подведет здоровье, схожу. Так организаторам и сказала.


Статья распечатана с «Cеверный рабочий»: http://2008.nworker.ru

URL статьи: http://2008.nworker.ru/2009/06/26/tamozhnya-molotovskogo-porta.html

Copyright © 2008 «Cеверный рабочий». All rights reserved.