Жена писателя

Тогда приятельница бросила «наживку»: «Я для тебя молочный гриб разделила. Приходи и возьми, пока не отдала другим». Это подействовало, и Алла в один прекрасный день позвонила в квартиру Надежды. А там веселье.
На кухне стол накрыт. У соседки гостья: в руках сигарета, дым пускает. Алла хотела уже повернуть назад, но Надя встала в дверях:
— В кои-то веки зашла, и сразу домой? Нет уж, если не хочешь вина, то чашку чая выпить обязана.
Женские посиделки затянулись. Надежда из кладовки вынесла покрытую пылью гитару. Гостья Валя, потушив сигарету, якобы настраивала. Заодно рассказывала о пользе молочного гриба, а также гриба чайного и вообще о всяких грибах — она до них большая охотница. Потом, опрокинув в накрашенный рот рюмку водки, исчезла. Пока пили чай и Алла подтягивала ослабленные Валей струны, та вернулась. Волосы в беспорядке. Тоненьким голоском что-то пропела, пригубила рюмку, исчезла надолго.
— Куда запропастилась наша певица? — спрашивает Алла.
— Пошла поваляться на диване.
Алле непонятно, как это можно в гостях валяться на диване. Средь бела дня. В однокомнатной-то квартире.
— Ты давно ее знаешь?
— Совсем недавно. Познакомились случайно. Я подметала свой участок. Она подходит: «Тяжело работать дворником? Давай помогу. Физический труд на свежем воздухе полезен».
Надежда рассказывает, какая Валентина внезапная и добрая. А лежит на диване потому, что устала от своего мужа. Заездил бабу совсем. Капризничает. Она простая, а он писатель. Надежда при этом называет известную по всей стране фамилию. Алла кивает. Она читала повести, романы писателя. Правда, он умер два года назад.
—Здрасьте — умер! — хохочет Надежда. — Только позавчера виделись. Гостились. Мы с Валькой смотрелись в его лысину вместо зеркала. Ва-аль, — кричит Надежда из кухни в комнату. — Какую книжку-то твой Васька написал?
— Да не книжка — брошюра. Тринадцать листов.
— Как называется?
— Так и называется — «Тринадцать дней», — вяло отзывается Валентина. — Как тринадцать дней отдыхал в Болгарии при социализме.
— Читала? — спрашивает Надежда, наливая в рюмку. — Эх ты-и. А ведь могла бы. Из уважения к писателю.