На улице Патронной, на улице Затворной
Мы жили на окраине Тулы, в районе оружейного завода. Отсюда и названия улиц: Ствольная, Курковая, Затворная, Оружейная, Патронная и другие в том же духе. Наша улица была последней, и, наверное, поэтому домики стояли только на одной стороне, на другой — косогор кладбища, за которым простирался луг. Я была у родителей единственным ребенком, мама работала на мясокомбинате, папа — столяром-плотником на оружейном заводе. Мы росли как деревенские дети: кучковались все вместе, играли в лапту, горелки, чижики, классики, прятки. Бегали на луг, там нас привлекало крохотное болотце, в котором мы плескались вместе с лягушками. А зимой, облепив большие деревянные санки, любили со смехом и визгом скатываться вниз с кладбищенского косогора. Родителей мы видели мало, они всегда были заняты работой, делами. Не сидели без дела и мы: набегавшись до устали, шили тряпичных кукол, наряжали, а мальчишки мастерили воздушные змеи, из палок сооружали предметы для игр.

Самолёты с чёрными крестами
Всё изменилось 21 июня 1941 года, когда все слушали речь Молотова.
Казалось, надвинулись сумерки. У меня в памяти темное небо, в нем быстро передвигаются лучи прожекторов. Позже эту картину дополнило тревожное гудение сверху — появились самолеты с черными крестами. Они летали так низко, что были видны головы летчиков. Мы грозили им кулаками. Все чаще раздавались взрывы бомб, горели склады, здания. На места пожаров сбегались люди, пытались кого-то спасти. Линия фронта проходила где-то совсем рядом.
На кладбище приезжали военные — привозили хоронить погибших солдат. Их оборачивали в плащ-палатки, укладывали в могилы, иногда залитые водой после дождя. И быстро исчезали. «Торопятся на фронт», — говорили взрослые.

«Ташкент – город хлебный»
Вскоре пошли разговоры, что Тулу окружает враг. У маминой подруги муж был военным, ей выдали разрешение на четыре лица, чтобы эвакуироваться в Ташкент. Она взяла с собой кроме своей маленькой дочки еще и маму со мной. Нас устроили в «телячьем» вагоне, где вповалку друг к другу лежали люди. Поезд успел уйти недалеко, попал под бомбежку. Люди выскочили из вагонов, бросились врассыпную. А мама потащила меня под вагон. Это и спасло нас. Когда немецкие самолеты улетели, мы вышли из укрытия. Глазам открылась страшная картина: кругом убитые, раненые, всюду стоны, крики о помощи.
Доехали до Ташкента. Оттуда нас отправили в другой городок с певучим названием Янги-Юль.
Поселились мы где-то на горушке, в глинобитной хибаре. Мама устроилась работать на швейную фабрику, меня вместе с ребятишками из разных городов определили в детский сад.
Меня удивили арыки с ледяной водой, старики в стеганых халатах, красные маки, которые росли на крышах глинобитных домов. Понемногу обжились. Вскоре привезли детей из блокадного Ленинграда. На них страшно было смотреть — такие худые, потерянные, едва переставляли ноги.
Голодные набрасывались на еду и, наверное, потому часто умирали прямо на улице. Трупы подбирали, увозили на тележках...
Мне запомнился один случай. Мы с мамой сидели в столовой. Неподалеку от нас обедали военные. Между столами ходил худенький мальчик, люди делились с ним чем могли. Мальчик подошел к военным. Те усадили его, начали кормить, расспрашивать. Вдруг — душераздирающий мужской вопль. Что случилось? Один из военных узнал в мальчике своего сына. Ребенок эвакуировался из Ленинграда с мамой, она умерла, он остался один.
Помню слезы и радость на лицах людей — все горячо переживали встречу отца и сына.

«Откуда ты родом, седая?»
В эвакуации я заболела. Врач сказал, что этот климат не для меня. Как только окружение Тулы было снято, мы с мамой — через знакомый уже утомительный путь — вернулись домой.
Мама пошла работать, я — в детский сад. Нам много рассказывали о войне, о подвигах героев. А мы, малыши, впитывая в себя услышанное, ставили инсценировки. Однажды я играла старушку, которая пришла из деревни к партизанам, ну а мальчики изображали партизан, пели, обращаясь к «старушке»:
«Откуда ты родом, зачем ты, седая,
До хаты своей не идешь?»
Я отвечала:
«Дотла догорела деревня родная,
И хаты своей не найдешь».
«А где же старик твой, куда он девался
С родимой отцовской земли?»
«Над дедом немецкий снаряд разорвался,
Сыны в партизаны ушли».
До сих пор вижу и слышу этот диалог...
А потом настало время идти в школу. Мама принесла мне портфель, он был велик, волочился по земле. И мама сказала: «Подрасти, дочка, еще годик».
Так что в школу я пошла с девяти лет.
Тамара ФУКАЛОВА,
почетный ветеран Севмаша