Рассказчик из Каргополя

— Александр, расскажи о своем пути к писательству.
— Родился и вырос в Каргополе в семье врачей. Окончил девять классов, потом — Каргопольское педагогическое училище, в котором уже больше десяти лет работаю преподавателем русского языка и литературы. Потом был Вологодский педуниверситет, аспирантура, кандидатская диссертация на тему «Лирический роман в поэзии Н.М. Рубцова».
Писать начал с середины 90-х. Отчётливо помню, как родилось моё первое стихо-творение. Лето. Белая ночь. Тишина. Только шум тополей как-то приглушённо доносится из внешнего мира. Непонятное ощущение переполняет душу... Наутро я беру лист бумаги и записываю, будто под диктовку: «Всё дышит минувшим днём, блаженной и терпкой усталостью. И видит седьмые сны июнь, далёкий от старости». Мои первые стихи были замечены членом Союза писателей России Александром Логиновым. Публиковаться стал около 1998 года под псевдонимом Немов. Четыре года работал над книгой повестей и рассказов «Митина ноша», которая в прошлом году увидела свет в Архангельске.
— Кто твои литературные учителя?
— Александр Логинов — первый в этом ряду. Первый настоящий писатель (поэт), с которым я познакомился. Стихи свои ранние ему показывал. Александр Александрович мне в простых доходчивых выражениях говорил, что, например, «кровью и потом смочил он полмира» не шедевр поэтической словесности, ибо совсем неподалёку от глагола «смочил» находится инфинитив «мочиться». Логинов помог опубликоваться в районной прессе, газете «Каргополье», потом в областных изданиях — альманахе «Белый пароход» и журнале «Двина».
Своими литературными учителями я назвал бы всех писателей, в каргопольских семинарах которых мне доводилось работать. Это Владимир Личутин, Вера Галактионова, Иван Сабило, Инэль Яшина, Елена Галимова, Елена Кузьмина, Михаил Попов, Валерий Чубар.
— Почему решил участвовать в премии? Было ли ощущение уверенности в победе?
— В премию я попал, что называется, «на шаляка». В январе, кажется, мне позвонила Татьяна Александровна Попова из нашей районной библиотеки, спросила, как я отнесусь к тому, чтобы «Митину ношу» отправили на «Чеховский дар». А мне было не до того, и, узнав, что от меня, кроме двух экземпляров книги, ничего не нужно, я согласился и тут же забыл о своём согласии. Ни о какой победе я не думал. И даже к появлению своего имени в лонг-листе отнёсся с недоумением: ошибка, наверное, какая-то. Но момента, когда вывесят шорт-лист, я начал как-то подсознательно ждать. Шансы на победу после своего появления в шорте оценивал как 20 процентов из 100. После известия о том, что в Таганрог не приехали Пьецух и Отрошенко, я увеличил ставку до 33,3. Когда Борис Тимофеевич Евсеев вызвал нас, трёх приехавших финалистов, на сцену и начал: «За точность в изображении Севера...» — я успел подумать: «50 процентов» (рядом стоял прозаик Дмитрий Новиков из Петрозаводска). Ну а когда назвали моё имя — тут я уже, признаться, не думал ни о чём.
— Премиальная слава, упавшая на тебя, не вскружила ли голову, внесла какие-то коррективы в творческие планы? Посыпались ли предложения от издательств?
— А как могут измениться творческие планы в связи с премией? Главное дело писателя — это работа. Премия — дополнительный стимул к творчеству. Не думаю, чтобы Муза внепланово посещала лауреатов. Скажу по секрету, что Муза посещает меня чаще, чем представители издательств. Это даже если учесть, что такую высокую оценку, как литературная премия, за двенадцать лет творческой жизни получил мой один-единственный рассказ «Седьмая тема».
— Насколько хорошо знаком с современной литературой, есть ли свои предпочтения?
— Читаю теперь потихоньку, благо экзамен по современному литературному процессу завтра сдавать уже не нужно. Из последних текстов, с которыми познакомился, могу вспомнить «Патологии», «Санькю» и «Грех» Прилепина, «Асан» Маканина, «Гипсового трубача» Полякова, «Юбку» Нестерова, «Белого тигра» Бояшова, «Дневник городского партизана» Цветкова, «Сны бессловесных» Личутина. Пока я готов говорить о своих предпочтениях, касающихся литературы шестидесятых-семидесятых годов прошлого века.
— И каковы же они?
— Скорее он. Николай Михайлович Рубцов. Чем старше становлюсь я сам, тем больше уважаю личность Рубцова. Не только лирического героя его стихов, но и самого автора. Кстати, Рубцов никакого лирического героя в поэзии не признавал. Может быть, поэтому он смог в художественном отношении остаться самим собой. Для моей оценки автора — это главный фактор.
— Ты живешь в небольшом провинциальном городке. Не хочется выйти на широкие всероссийские горизонты? Ты вообще амбициозный человек?
— Я амбициозный фаталист-трудоголик. Амбициозный, потому что стремлюсь к успеху. Успех для меня, в первую очередь, свидетельство творческой находки, равновесной точки между тем, что интересно мне, и тем, что интересно читателю (издатели и критики — это ведь тоже, в первую очередь, читатели). Фатализм же мой заключается в твёрдом убеждении, что с прототипами меня сталкивает судьба. А между судьбоносной встречей и успехом — работа, самое интересное для меня занятие.
— В твоих рассказах фигурирует древний город Каргополь. Как жизнь в нем повлияла на творчество? Русский Север — насколько он напитал тебя своим духом?
— Каргополь и есть моё творчество. Я просто пишу о том самом важном, которое путём естественного отбора воспоминаний оседает в творческой памяти из всего, что вижу и слышу. Рассказываю, что происходит в Каргополе с его жителями и со мной. Наверное, это создаёт больше предпосылок для типизации, а типизация характера, языка, на мой взгляд, самое главное в художественной прозе.
— Наша северная литература, на твой взгляд, — какая она? Насколько ты чувствуешь Русский Север этически и эстетически?
— Северная русская литература, да и российская литература вообще, переживает сейчас период феодальной раздробленности. В этическом смысле Север ещё не утратил живых носителей праведности — что само по себе и немало. Эстетически... Искусство есть подражание природе. Подражание северной природе, включающей в себя и природу северного человека, за последние полвека дало отечественной литературе несколько ярких, выдающихся имён. Север не мельчает. Он меняет поляризацию. В жизни глубинки становится больше тёмного, злого — прямо на глазах. «Сквозит беднота, и домишки пусты, А если веселье, то злое», — пишет в одном из своих стихотворений мой земляк Владимир Коротяев.
— Как бы ты оценил состояние нашей современной литературы? И естественно, представляешь ли ты свое место в ней?
— Мне кажется, что современной литературе не хватает искренности — и формы, и содержания. Говоря это, я понимаю, что целому ряду талантливых авторов писать так, как они могли бы, по разным причинам практически невозможно. А я хотел бы попробовать. Если же моя личность, преломлённая в персонажах, рассказывающих о себе, покажется миру неинтересной, и мир отринет её... То что я, собственно, тогда потеряю? Что мы теряем в жизни сей?