Семье деда «повезло»…

В избе толпится крестьянский люд, но тихо, все боятся слово лишнее сказать: знают, что за слова и самим можно лишиться многого, поэтому молча тужурки да галифе покупают задёшево. На улице же шумят: «Людей добрых, старательных, трудолюбивых разоряют. Старика давно нет, а молодкины сарафаны зачем опродаивают, совсем с ума сошли?»
Так в мае 1933 года в деревне Заручевская Лешуконского района распродавали имущество, раскулачивая моих деда с бабушкой. Было им тогда около 30 лет, и было у них двое детей, моя мама — младшая, родившаяся всего за два месяца до этих событий. Вот так, едва успев родиться, она попала в классовые враги и жила с этим вплоть до 1994 года. Несмотря на то, что дед вступил в колхоз с начала его организации в 1930 году, собрание группы бедноты, руководствуясь официальным выводом власти о том, что «налицо имеется засоренность колхозов социально чуждыми элементами, имеет место попустительство кулаку», приняло решение исключить его вместе с семьей из колхоза как кулака и обложить индивидуальным налогом за 1932 год в 3200 руб. Прадед имел ветряную мельницу, лодку грузоподъемностью 1200 пудов. Прадеда звали Ефимом, а мельницу его — Ефимушковой. Эта Ефимушкова мельница после ее экспроприации колхозом так и не использовалась, а постепенно разрушалась, пока ее окончательно не разворочали и не растащили. Смысл такого раскулачивания был, вероятно, лишь в том, чтобы все старое разрушить до основания...
Итак, в тот год в Лешуконском районе были «вычищены», осуждены и сосланы (некоторые на длительный срок в концлагерь) самые крепкие хозяева: оленеводы, коневоды, коновалы, мельники, кузнецы и другие. По численности арестованных хлебники были на первом месте. Семье деда «повезло»: их не расстреляли, не осудили и не сослали (хотя куда уж дальше Лешуконья ссылать, непонятно...). Но жизнь исковеркали.
Добротный дом из лиственницы, радующий глаз жителей деревни и сегодня, был также конфискован и передан сначала колхозу, а затем — родственникам председателя колхоза. А семья деда, оставшись лишь с самыми необходимыми вещами — одеждой и постелью, пошла скитаться по съёмным домам и квартирам, отрабатывать труд- повинность — на сплавных работах, окатке леса. Почему-то не реквизировали швейную машинку «Зингер», которая помогла бабушке в самые тяжёлые годы, когда она осталась одна с четырьмя детьми, после гибели деда на Ленин-градском фронте в 1942 году, зарабатывать шитьём на хлеб. Как вспоминала бабушка, дед был сильнее всех раздавлен проведенным раскулачиванием, он так и не справился со своим настроением: уходя на фронт, сказал, что чувствует: не вернётся уже обратно. Семья в северной деревне, когда у неё нет своего дома, поля, скотины (которую тоже конфисковали), а значит, нет хлеба, молока, шерсти, яиц и всё приходится покупать, была обречена на постоянное экстремальное выживание. И лишь трудолюбие и упорство помогли моим родным выжить.
Маминому детству не позавидуешь: она часто вспоминала, как работала с подружкой в деревне, распиливая дрова двуручной пилой и складывая их в поленницы. Как последствие такого тяжёлого для ребенка труда — её рост при поступлении в институт всего 156 см. А подросла она на шесть сантиметров уже будучи студенткой, хотя училась и жила «на кровь» — то есть став постоянным донором. Её старший брат так и не решился подать документы в военное училище и воплотить свою мечту о карьере военного, опасаясь того, что сына репрессированного не примут туда, а окончил сельхозтехникум и проработал всю жизнь землемером. Бабушка, у которой уже в 60 лет остался только один зуб, была сгорбленная спина, навсегда загоревшие, с набухшими венами руки, за-служила пенсию аж в 25 рублей. Неумение сидеть без дела, маленькая пенсия, желание дарить красоту — всё это заставляло её вязать все новые многоцветные рукавицы знаменитым лешуконским узором, используя традиционные элементы, передаваемые из поколения в поколение. Рукавичек этих было навязано ею сотни, она даже награждалась грамотой Архангельского областного Совета депутатов за участие в областной выставке декоративно-прикладного искусства.
Взрослые в 1933 году были лишены и избирательных прав, просьба деда о восстановлении его в этих правах была отклонена Лешуконским райисполкомом. А мне с мамой в 90-х годах, отстаивая право на реабилитацию предков, пришлось доказывать в суде, что раскулачивание семьи деда было именно политической репрессией.
Деда и бабушку реабилитировали в 1994 году (они не дожили до этого), а маму признали пострадавшей от репрессий. Причем закон в 90-е годы менялся несколько раз, поэтому первичное решение о реабилитации было отменено, а затем принято новое, так что «дважды» репрессированной маме пришлось попереживать.
Татьяна ВИНОГРАДОВА