Не про войну, но про войну

Блиндаж на «песной»
Война надолго оставила вещдок в нашей деревне, но не в той, карельской, а в другой, куда вскоре переехала наша семья.
Ватага детей повела меня за околицу. Мы миновали речку Локотёнку, прошли немного по топкому лугу и очутились на «песной» горе. Если точнее, то это был всего лишь невысокий, поросший ольшаником холм с песчаной и суглинистой почвой. От холма шёл крутой скат, оканчивающийся внизу гигантской чашей, — дух захватывает. Зимой по нему на лыжах и салазках в чашу летали дети постарше. А по другую сторону гребня, чуть поодаль, раскинулась поляна. Туда и свернула наша ватага. И вскоре наткнулась на ровную четырёхугольную глубокую яму. Её края по всей толще до самого дна были накатаны брёвнами из ольхи, чтобы земля не осыпалась. Вниз вели ступеньки. Там гудел рой мальчишек. В воздухе носилось непонятное мне слово «блиндаж». Смысл его стал ясен позже. Деревня Пруды находилась в двух километрах от железной дороги, которую немец в войну нещадно бомбил. Сельсовет дал указание сельчанам строить укрепления от снарядов. В этом блиндаже, когда с воздуха начинался обстрел «железки», обязаны были укрываться работающие на ближних полях колхозники. Бомбы падали также на сырую от близости болота пустошь между деревней и железной дорогой. Образовавшиеся воронки сразу наполнялись водой. Самые отчаянные мальчишки в них отваживались купаться.
Большинство ям давно уже заросло осокой и камышом. Но самые большие, над которыми склонились старые черёмухи, образующие сумрак, заметны до сих пор. Вода в них тёмная, глухая. А где-то в их глубине дремлют осколки бомб, а может быть, и невзорвавшиеся боевые снаряды.

Настя
Иногда мама навещала Настю — чернявую молодую женщину. Из дому она не выходила, болела.
В тот день, когда мы к ней пришли, она не смогла встать с постели. Её прикрытые одеялом ноги были согнуты в коленях, сложены домиком, она тихо постанывала. Комната, затемнённая старыми увесистыми деревьями под окном, казалась душной и безжизненной. Особенно в сравнении с улицей, где белые стволы берёз упирались в небо, а пышные кроны звенели листвой. Мама и Настя разговаривали тихо и непонятно. Вдруг у Насти задрожали губы, из глаз покатились горошины слёз. Мне захотелось на волю, я стала дергать маму за подол: «Пойдём». Когда мы вышли, мама неожиданно сказала: «Вот что такое война!».
Настя воевала. На фронте случилась любовь, собирались пожениться. Но у неё что-то страшное произошло с ногами. Пока лечилась (да так и не вылечилась), парень нашёл себе другую.

Народный жанр
Про войну мы знали также из народного жанра, который сейчас назвали бы, наверное, примитивизмом, — таким он был немудрящим.
Почти все песни начинались приблизительно одинаково:
Этот случай был близ Саратова,
В городке под названием Петровск...
Или вот девочки-подростки ведут «Семёновну» — бытовала в деревне такая дуэтная пляска, сопровождаемая припевками. Высокими голосами девчонки выводят:
Спою я песенку
Вам партизанскую
Про Зою девушку
Космодемьянскую...
Ещё я помню, как при закате солнца плясуньи тесно садились, будто цыплята на жёрдочку, на брёвна возле сельсовета и жалостливо пели другую «военную историю»:
Этот случай совсем был недавно
В Сталинграде, вот в этой войне.
Капитан после жаркого боя
Описал всё подробно жене:
«Дорогая жена, я — калека,
Нету рук и остался без ног,
Я служил беззаветно отчизне,
Но в бою я себя не сберёг...».
И что же ему отвечает жена?
Мне всего двадцать пятый годочек,
И я очень люблю танцевать.
Ну а ты возвратишься калекой
И всё будешь в постели лежать...
Вот так. Однако капитан всё-таки приезжает домой, потому что его смышлёная дочка Галочка тайком от матери приписала свои каракули:
Милый папа, тебя я не брошу,
Буду крепко любить, помогать.
Ну а в летнюю жаркую пору
В гамаке тебя буду качать.
Качать не понадобится. Капитан цел, невредим, на груди сияет орден Красного Знамени. Человек просто решил проверить чувства жены на прочность и понял, что такая вертихвостка ему не нужна, другое дело — дочка...
В общем, народный жанр носил не только повествовательный характер, но и поучительный.

Скажи своей матери «здравствуй»
В другом краю деревни жила семья Силаевых. Отец — немолодой мужик Иван — всегда был угрюм.
Он считался в колхозной полеводческой бригаде кузнецом, хотя настоящей мастерской с горном у него не было — так, какая-то сараюха, и та разваливается; он подковывал лошадей, отбивал косы, следил за исправностью сельхоз-инвентаря, ставил на выгонах изгороди. Его жена, бабка Анна, отличалась странностью: ругала деревенских ребятишек, если те с ней здоровались: «Скажи своей матери «здравствуй». Поэтому, чтобы не попасть впросак, я избегала «бабу Ягу».
Но жизнь всё-таки заставила узнать её поближе. Мне было уже лет шестнадцать. Наша мама работала в паровозном депо в городе Калинине. В ту пору станция Барановка кишела производственниками, в основном железнодорожниками, которые по бесплатному билету ездили на работу в областной центр за 60 километров. Трудовой график у всех был одинаков: день, ночь, сорок восемь. Когда у мамы наступал выходной «сорок восемь», то есть на двое суток, она впрягалась в колхозный подряд — убирала лён: дёргала, вязала, ставила снопы. Мы с сестрой помогали. Это был очень тяжкий труд — ручной, внаклонку, но он хорошо оплачивался. И вот маме очередной раз выделили полосу льна по соседству с баба-Анниной. Изрядно устав, мы садились отдыхать, разгибали спину, пили воду, а иногда и полдничали. Бабка Анна оказалась очень доброй, угощала нас вкусными булочками, которые растворяла на козьем молоке, и даже подшучивала: «Ешьте, девки, а то сиськи не вырастут».
Однажды я осмелела и спросила у неё, почему она не хотела с детишками здороваться и как понять ее присказку «скажи своей матери». «Рассуди сама: для кого мне здравствовать? Одна дочка, и та хулиганничает... А четверых сыновей отняла война. Похоронки пришли одна за другой...»