Невольник равнодушия

Впервые мне позвонила её мама, Александра Вениаминовна. Марина отправила свои стихи в «Северный рабочий», а их переадресовали мне — чтобы дала отзыв.

Александра Вениаминовна просила меня обратить на Марину внимание: пишет стихи девка, а выхода никакого на читателя нет, поскольку инвалид с детства и ни с кем не общается. Я пообещала поговорить с Мариной, посмотреть её стихи.

«Невыходную» Марину, никогда не покидавшую стен городской квартиры, я с самого начала числила в составе нашего литобъединения «Адамант», которое было образовано в сентябре 1995 года.
Да, Марине трудно было бы общаться, выйди она «в свет»: и по телефону, и при встрече я иногда не сразу понимала, что она говорит, — ДЦП на ней отыгрался вовсю. При всём том Марина была девушкой симпатичной, в здравом уме и с характером. Принимала она меня церемонно, беседу вела степенно, светски интересовалась моими делами — общественными, рабочими, домашними.

«Девушкой» Марина была относительной: хотя выглядела молодо и была небольшого росточка, на время нашего знакомства ей было уже 32—33 года. Жизнь она знала в основном по телепередачам да из отношений, которые складывались с соседями и родственниками. Долгое время её никто, кроме меня, «из посторонних» не навещал: Марина побаивалась чужих и не хотела нарушать свой привычный покой и ритм жизни. Выходить даже во двор стеснялась. А ведь, казалось бы, только спустись с крыльца, и вот оно, общение, и прекратится затворничество, и появятся новые темы для стихотворений. Но Марина никогда этого не делала, как я ни уговаривала её: она боялась насмешек, боялась, что кто-то будет показывать пальцем. У нее был свой печальный опыт.

Детское, неразвитое восприятие Мариной жизни часто всплывало в наших разговорах. Её удивляли чужое равнодушие, преступное нежелание людей состоятельных прийти на помощь инвалиду да и кому бы то ни было. Для неё советское слово «надо» всё ещё стояло выше индивидуалистического «хочу — не хочу».

Мама, которая опекала Марину и положила на это всю жизнь, вывозила её летом в вологодскую деревню. Марина прекрасно себя чувствовала в окружении сельчан, а возвращалась — начиналось сначала её бесконечное сидение в четырёх стенах. Телеэкран да ещё собачка Ванька — вот и все друзья и развлечения.

Благодаря своему неравнодушному характеру Марина писала гражданственные стихи на социальные темы. И в них часто взывала к людям, пыталась страстно доказать, что инвалиды такие же люди, они тоже чувствуют, их способности тоже можно использовать в нужных государству и обществу направлениях... Но это был глас вопиющего в пустыне. В то время — самые злые годы перестройки — и здоровых-то людей тысячами выкидывали на улицу за ненадобностью. Марина страдала от невостребованности, пыталась найти место в жизни — и не могла.

Чем я могла ей помочь? Да только тем, что старалась найти возможность реализовать поэтический дар: опубликовать стихи в газетке «Букет шиповника», а потом помочь издать собственную книгу.

Потребительские настроения, прорезавшиеся частенько у Марины, я старалась пресечь и заставить её действовать самостоятельно. И именно после письма, составленного ею, Н. Калистратов, тогда директор «Звездочки», согласился оплатить издание её сборника стихов. То же по моей просьбе сделала и Т. Румянцева — только издавай! Но когда книга «Поэтесса из города N» вышла наконец в свет, а происходило это с трудом, Марина отказалась издавать вторую книгу. Она... устала. Никто не может измерить того эмоционального напряжения, которое испытывает инвалид в подобных условиях. И как я Марину ни уговаривала (ведь и деньги были), она не стала продолжать, хотя стихов у неё ещё было достаточно.

Сыграло свою роль и то, что книга не принесла дохода. И никто книгу Сысоевой не оценил — из тех, кто должен был это сделать. А зря. Книга-то получилась хорошая, искренняя. Ни литературной премии, на которую можно было рассчитывать, ни поощрения Марина не получила. Инвалиды в тот период в Архангельском отделении Союза писателей были не ко двору. Даже стипендию (полугодовую денежную помощь), которую там пообещали Марине, «зажали». Отдали другому. Такое отношение людей, казалось бы, заинтересованных может сильно ударить не только по инвалиду, но и по здоровому человеку.

Какую-то отдушину на длительное время Марина нашла в общении по Интернету, когда приобрела компьютер. Но, видно, её острое перо и бескомпромиссный критический взгляд на стихи там тоже пришлись не ко двору. Наступило новое разочарование.

А тут и мама заболела. Мамы, оказывается, не вечны. Александра Вениаминовна умерла, когда Марине было 47 лет.

И в жизни нашей героини начался новый виток мучений. Родственники, друзья отошли в сторону. Ну кто бы смог посвятить свою жизнь — а надо было сделать именно так — человеку, которого даже кормить приходилось как ребенка? Руки Марине плохо подчинялись. Да и в силу своего характера Марина мало кому доверяла. С родными были старые «тёрки», у друзей — свои заботы... Когда Марина доверилась какой-то «благодетельнице», которая за небольшую плату взялась за ней ухаживать, всех это как будто устроило. Главное — сама Марина была довольна, что при её требовательном характере было несколько подозрительно.

Подозрения выросли тысячекратно, когда «благодетельница» пригласила... на похороны Марины. Произошло это спустя восемь месяцев со дня смерти Александры Вениаминовны. Попала ли Марина в лапы «чёрных риэлторов», которые охотятся за инвалидами и стариками, — дознаваться теперь родне и, возможно, прокуратуре. Но многое говорит за то, что эти подозрения не беспочвенны. Почему Марина втайне от родных и подруг решила поменять свою двухкомнатную квартиру на однокомнатную? Куда ушла разница в стоимости квартир? Почему «благодетели» не сразу по смерти выдали родным рукописи Марины, почему уничтожили всю информацию в её компьютере? Почему женщина, которая ухаживала за Мариной, скрывается от родственников, а её муж стал владельцем Марининой квартиры? Кто ему продал квартиру, если, по всем сведениям, Марина не собиралась этого делать? По каким причинам умерла Марина, никогда не наблюдавшаяся в кардиологии и не страдавшая падучей?

Вопросы серьёзные. И, к сожалению, нам, как видно, на них сейчас никто не ответит. А поэт погиб — сам или направленный чьей-то умелой рукой.

Погиб поэт, невольник... равнодушья.