Уроки милосердия

Мария Владимировна
Война застала меня в третьем классе. Школа была почти рядом с домом — большое кирпичное здание с печным отоплением. Не всегда в классах было тепло и уютно, но мы с нетерпением ждали первого сентября. Возможно, потому, что очень любили свою учительницу Марию Владимировну Барминскую. Высокая, красивая, всегда очень нарядная, она была нашей гордостью и старшей сестрой.
Она тоже жила недалеко от школы. У нее уже были дети, а муж — моряк. Ей помогала мама, жили они в большой просторной квартире, где мы с подругой Руфой Панкратовой бывали. Руфа была отличницей, образцовой девочкой. Ее всегда ставили в пример нам, не очень послушным, прилежным и терпеливым. Но я гордилась своей подругой. Папа ее был журналист, а ее мама не работала. В их красивой квартире всегда был порядок. Когда я приходила к ним в гости, то становилась молчаливой, послушной и умной. Я никогда не завидовала Руфе, но мне всегда было жаль, что я не умела, как она, красиво писать. Ее тетради часто показывали как пример. Мы с ней сидели на одной парте, она ко мне очень хорошо относилась, жалела, что я так плохо живу: в двух комнатах нас помещалось четырнадцать человек, и трое были совсем маленькими.
В январе 1942 года в Архангельске начался голод. В школе было холодно, мы сидели в пальто, и Мария Владимировна приносила в класс большой алюминиевый чайник с кипятком и блюдо с шанежками. И всегда нас спрашивала: «Кто завтракал утром?». К тем, кто поднимал руки, она обращалась с вопросом: «Можно я отдам твою половину шанежки?». Получив согласие, она подходила к тем детям, которые делились своей половинкой, и гладила их по голове. Теплоту ее рук я помню до сих пор. Может быть, это были мои первые уроки милосердия, сострадания, и нравственности. Мария Владимировна бывала у нас дома и знала, как я живу, поэтому очень часто я делала уроки у своей учительницы.

Тетя Валя
Однажды неожиданно для нас с Руфой Мария Владимировна сказала, что в моем доме живет учительница из Ленинграда. Она слепая, и ей нужно помогать, так как ее взрослая дочь сутки напролет работает — и она живет практически одна. Так мы познакомились с тетей Валей.
Фамилии этой учительницы вспомнить не могу. Руфа под ее диктовку писала письмо на фронт мужу и сыну и читала их письма к ней. Она всегда очень нас ждала. Очень часто я приходила к ней, зимой почти каждый день. У нее было тихо и тепло и, мне казалось, очень уютно.
Я запомнила тетю Валю очень сдержанной, строгой и красивой. На ней была обычно кофта с юбкой, она была коротко подстрижена и часто накидывала на плечи платок. К ней прибегал соседский мальчик Петя Куроптев, топил печь и приносил воду. Мне с ней было интересно, она много рассказывала о Ленинграде, от нее я узнала о Петре, красивых памятниках и стрелке Васильевского острова. О декабристах и Сенатской площади я тоже узнала от нее. Но больше всего я любила, когда она читала стихи. Мне тогда казалось невероятным то, как много она их знала наизусть. Пушкина, Лермонтова, Блока. Иногда она просила меня выучить то или иное стихо-творение. И я даже не замечала, что она давала мне уроки художественного чтения. Благодаря ей я поступила в театральную студию знаменитой артистки Архангельского драматического театра Плотниковой.
В 1943—1944 гг. мы очень много выступали в госпиталях. Я читала стихи о войне, но больше всего любила статьи Ильи Эренбурга. Раненые всегда просили их читать. И перед каждым выступлением я приходила к тете Вале, и она меня прослушивала. И она просила меня быть аккуратной девочкой. При встрече она часто спрашивала, как прошло выступление, как реагировали раненые.
Но больше всего я любила, когда она пела. У нее был удивительный голос. Мне кажется, я до сих пор помню его, он прошел через меня, лишенную какого-либо слуха. Я, девочка улицы, предоставленная сама себе, всегда в «свободном полете», была пригрета этой женщиной. Она отдавала мне и подруге не только свое тепло, но и свою любовь к поэзии, музыке, архитектуре родного города. И тогда я тоже полюбила этот город.
Тяжело вспоминать, когда мы получили первую «похоронку», в ней сообщалось о смерти ее сына. Тогда я увидела, как смерть меняет человека. Тетя Валя стала совсем другой. Мы не могли ее утешить и понимали, что ничего нельзя изменить. В эти минуты отчаяния мы становились взрослыми. Целые дни с Руфой мы были около нее. Сидели и молчали, не зная, что надо делать. Тогда впервые пришла «скорая помощь». Мы с Руфой плакали, побежали к ее дочери Люде, которая работала официанткой в «Интуристе», просили Люду что-нибудь сделать. А она успокаивала нас и говорила, что все будет хорошо.
Когда мы увидели вторую «похоронку», мы отдали ее Люде. Она похвалила нас и попросила пока ничего не говорить тете Вале. Горе нас сделало мудрее, мы научились рано понимать и чувствовать потери. У горя нет дна, я это поняла очень рано.
Тетя Валя пережила еще один страшный удар судьбы. Люда, ее дочь, гордость и надежда, вышла замуж за английского моряка и в мае 1944 года уехала в Англию. На тетю Валю было страшно смотреть. Она осунулась, и нам показалось, что она стала меньше ростом. Через короткое время за ней приехал ее брат из Ленинграда. Он работал на оборонном заводе и увез ее к себе домой. Провожать мы ее пришли все вместе — Руфа, Мария Владимировна и я. Прощались тяжело, все плакали. На память она подарила всем сувениры, я получила в подарок маленькую медную иконку, и до сих пор она со мной. Я никогда не замечала, чтобы тетя Валя была верующей. Храню ее как реликвию, как память. Я никогда больше не видела тетю Валю и ничего не знаю о ее судьбе. Но благодарна ей за то, что она была в моей жизни.
Дерево требует ухода — человеку необходимо познать себя через призму тех, кто его окружает, дарит свою доброту и уважение. Кто по жизни ведет его к храму. Я благодарна своей судьбе. Светлая память о тете Вале всегда со мной.
Нина ЗБАРЖ