Две мои тайны

Мне было девять лет, когда началась война, я перешла тогда в третий класс. Росла вольным ребенком, родители уходили на работу, сестра — к своим подругам, а я, счастливая, убегала в свой «шанхай». Жили мы на окраине Архангельска на «вышке» — в большом деревянном доме, где туалет был на улице, а за водой надо было идти целый квартал. Машины на дорогах были большой редкостью, куда чаще мы видели лошадей, а многие из наших соседей были извозчики. И потому никто не мешал нам, детям, на дороге играть в лапту.
На «вышке» у нас было две комнатки: одна теплая, маленькая, а другая, побольше, холодная. Жить зимой там было довольно-таки опасно. Мамин отец — мой дедушка Иосиф — привез нас в Архангельск в 1937 году из Украины, где родители не могли найти никакой работы и был голод. А в августе 1941 года дедушка приехал к нам из Белоруссии, захватив с собой еще восемь человек. Так в двух комнатах оказалось 14 душ. Это был настоящий бедлам. Одной моей двоюродной сестричке было десять месяцев, а другой шесть лет. Еще они привезли тетю Олю с сыном Левой, которому было два года, ее падчерицу Марию, ей было 16 лет, и шумную ворчливую тетю Ханну, которая была сводной сестрой тети Фани, жены маминого брата. Дядя Лева страдал язвой желудка в тяжелой форме. В первые дни войны его взяли в армию, как и моего отца, астматика.
Позднее их комиссовали с Карельского фронта. Маму забрали на заготовку леса. И все мы, дети, взрослые, больные и здоровые, оказались на руках бабы Сары. Дедушка днем работал, а вечером летом занимался огородом, все взрослые — тетя Фаня, тетя Оля, Мария — работали. Тетя Ханна нянчила Леву, Жанну и Риту. Только сейчас я начинаю понимать, как тяжело было моей бабушке, которая была старше деда на десять лет. Но никогда не слышала от нее ни проклятий, ни упреков.
Бабушка Сара пришла к нашему дедушке в дом, когда узнала, что его жена умерла при родах и у него осталось двое маленьких детей: моя мама Эсфирь, которой тогда исполнилось четыре года, и ее двухлетний брат Лева. Жили они тогда в еврейском местечке Свирь в Киевской области, где дедушка имел свое дело и помогал местной синагоге. Вот в этой-то синагоге и служил отец бабы Сары. Бабушка пришла помочь с детьми, пока дедушка определит свою дальнейшую судьбу, но дети стали быстро называть ее мамой. Так она осталась в семье навсегда.
У них был счастливый брак. До конца своих дней они сохраняли трогательные отношения. Уходя на работу, он всегда целовал бабушку, а вечером по возвращении она подавала ему домашние тапки.
...Когда начали бомбить Архангельск, дедушка дежурил на крыше. Папа и дядя еще не были комиссованы с фронта. Мама трудилась на лесозаготовках, так что дедушка был наш единственный защитник — он тушил «зажигалки». Если наш сосед дядя Ваня Грибков был не пьян, то он тоже ему помогал. А снизу прибегал соседский мальчик Петя Куроптев, он тоже порывался забраться на крышу, но дедушка его всегда прогонял.
В один из весенних дней 1942 года мы с ребятами увидели на улице шестерых незнакомцев. Они шли, шатаясь, грязные, оборванные, страшные. Я побежала к бабушке и закричала, что по улице идут какие-то бандиты. Баба Сара выбежала, увидела этих людей и что-то им сказала на непонятном для меня языке, а они ей ответили. После она их пригласила к нам «на вышку». На плиту поставила бак с водой, помогла им раздеться и в тазике мыла им головы. Что особенно меня поразило — отмывала им ноги. Я стояла и плакала: зачем моя бабуля моет ноги каким-то бандитам? Тетя Ханна назвала бабушку сума-сшедшей и закричала на нее. Затем баба Сара согрела чай и дала им оладьи из картофельных очистков. Пока они их ели, бабушка попросила меня позвать тетю Аню Борисовскую и тетю Басю Шидловскую. Кто-то из них принес одежду, кто-то какую-то еду. Когда они ушли, бабушка мне сказала, что это австрийцы и живут они в бараке для перемещенных лиц. С января 1942 года они были сняты с довольствия, и комендант разрешил им уходить в город в надежде, что им кто-то что-то подаст.
Бабушка сказала австрийцам, чтобы они приходили к нам — их было шесть человек. Они ходили через день, стесняясь, боясь нас обременить, а еще они, видимо, побаивались крикливой тети Ханны. Так они ходили к нам «на вышку» почти три года. Я не всегда их видела, так как была днем в школе. Но когда их заставала, то помню, что наши соседи приносили им что-то поесть.
Однажды, когда я была дома, они пришли впятером. Бабушка их спросила: «Где ваш друг?». Они тихо ответили, что он не может встать, так как у него из горла течет кровь. Бабушка велела мне позвать Иосифа, извозчика, что я и сделала. Иосифа она попросила достать трехлитровое ведерко тюленьего жира. Он ответил, что жир стоит дорого. Тогда баба Сара сняла свое обручальное кольцо и отдала его Иосифу. На следующий день он принес жир, с помощью которого она выходила заболевшего. Баба Сара была счастлива и строго мне наказала никогда ничего не говорить дедушке. Он ей поверил, что кольцо потеряно. Так появилась наша тайна с бабушкой.
Когда освободили Вену, австрийское посольство быстро оформило документы, чтобы наши друзья вернулись на родину. В тот день, когда они пришли к нам прощаться, они уже были одеты в хорошие костюмы и в руках держали самодельные скрипки. На нашей кривой лестнице они сыграли вшестером «Голубой Дунай» для моей бабушки. Она не скрывала своего волнения и даже плакала. Тогда я впервые услышала музыку Штрауса и вытирала слезы. Один из австрийцев сказал тогда по-русски моей бабушке: «Мы будем молиться за тебя, Сара. Ты должна долго жить. Ты умрешь в одно мгновение, ты святая».
Через несколько лет, когда я возвращалась из школы, почтальон вручил мне большой конверт, где обратный адрес был написан не по-русски. Я вбежала в комнату, там был только дедушка. Я отдала ему письмо, и он строго мне сказал: «Никто не должен знать о нем». После он его вскрыл, в нем была фотография шести красивых мужчин на фоне Оперного театра, приглашение для бабушки и письмо. Дедушка на моих глазах порвал все это и сжег. Он боялся всего, он не забыл, как его раскулачивали и высылали на север. Думаю, это было не единственное письмо из Австрии. Так появилась и наша тайна с дедушкой.
5 декабря 1962 года я пришла к бабушке в гости поздравить ее с большим праздником — годовщиной Конституции. Я жила уже в новой квартире, и мы с мужем накануне привозили бабушку к нам. Я мыла ее в ванной, она была очень счастлива. Я любила к ней приходить, пить с ней чай. Она жила на другой улице, но тоже в деревянном доме
без всяких удобств. Во время чаепития она вдруг не-ожиданно спросила меня: «Нина, почему эти австрийцы ни разу мне не написали? Они были такие приличные люди. Я никак этого не пойму». Тогда я ей все рассказала. Она грустно вздохнула: «Я так и знала. Они не могли забыть, они не такие».
В эту ночь она умерла. В одно мгновение. Все сбылось. Она прожила большую жизнь, подарив жизнь моей маме и дяде, сделав счастливым моего дедушку, пригрела меня с сыном на семь лет, спасла жизнь шести австрийским музыкантам. Ее хоронили в сорока-градусный мороз. Внезапно выяснилось, что многие люди ее помнят и любят. К ней часто приходили одолжить «на маленькую», а то и просто дотянуть до получки. Я всегда ругала ее, что она раздает свою пенсию, отдавая «в долг» по три—пять рублей. Она улыбалась мне и говорила: «Они обязательно отдадут, не волнуйся».
Ночь перед похоронами я провела с ней. Тогда в городе всех хоронили на грузовиках. Мы тоже его заказали. Но пришли ее «должники» и сказали, что понесут до кладбища гроб на своих плечах через весь город. Они шли, сняв шапки, сменяя друг друга. И тогда я поняла, что главное в нашей жизни — это оставить после себя светлый след в человеческой памяти. В 2008 году я поставила бабушке новый, достойный памятник. В знак благодарности за то, что она была в моей жизни.
Нина ЗБАРЖ
P.S. Эта история имела неожиданное продолжение. В 1987 году я была в Вене по туристической путевке. У нас был очень эрудированный гид, профессор Венского университета. Он говорил, что сам себя сделал, что он выходец из бедной рабочей семьи, что мать его работала на резиновой фабрике, а отца он не помнит. Он много и вдохновенно рассказывал нам о Вене. Я рискнула к нему обратиться с просьбой, чтобы он помог дать объявление в газете, с тем чтобы узнать судьбу тех шести скрипачей. Когда он услышал мою историю, он изменился в лице и не счел нужным скрывать презрение. «Лучше бы они умерли тогда, такие, как они, позорят нашу страну!» — так он отреагировал. И я поняла, кто передо мной на самом деле. Я не могла даже представить тогда себе, что мантия профессора может скрывать недобитого фашиста. Но в эту минуту я вспомнила свою бабушку. И сразу на сердце стало спокойно.