Два моих отца

Мой отец Папуков Леонид Степанович родился в 1911 году в деревне Починок Харовского района Вологодской области. А в 1928-м уже остался единственным мужчиной в семье; надо было помогать рано овдовевшей матери поднимать двух маленьких сестер. Подался в Архангельск, устроился на лесозавод в поселке Цигломень, использовал любую оказию, чтобы переслать посылку в родную деревню.
Появилась собственная семья. Простая жизнь простого человека, а что впереди — никто и не догадывался...
Пришел 1939-й. Холодная зима финской войны против хорошо вооруженной армии под командованием Карла Густава Маннергейма. Фронт. Шинели от холода не спасали, да и на ногах ботинки с обмотками. Раненые замерзали на поле боя. После финской часть, где служил отец, перебросили на юг. Наконец осенью 1940 года он вернулся домой, где было прибавление: пока отец был на войне, родилась я.
До новой войны оставалось меньше года — отец не успел солдатские ботинки износить. Уже в начале июля 41-го он снова покинул родной дом. Прошедших финскую войну отправляли без подготовки прямо на фронт. Они уходили из Архангельска колоннами с винтовками с примкнутыми штыками.
Перед отправкой на фронт отец уговорил маму сфотографироваться. Эту фотографию я бережно храню. На снимке брату десять, мне полтора года и мама на сносях.
Так что отца я совсем не помню и знаю о нем только по рассказам мамы. И о том, что родившиеся без него мальчики-двойняшки умерли от менингита, что весь домашний скарб был обменян в соседних деревнях на картошку и овес, что жили мы в Цигломени очень голодно, что в надежде на лучшую жизнь в 1944 году уехали в Молотовск. Мама устроилась на работу на секретный завод, брат тоже с 13 лет стоял у станка, ребята собирали снаряды.
Первым нашим домом был барак на Беломорском проспекте, 10. В маленькой комнате жили две семьи — сейчас это трудно представить. Жили вместе и ели вместе, как будто одна семья. А еда — хлеб, выданный по карточкам, неочищенный овес, тюленье мясо, суп из крапивы и картошки. На одной стороне стола обедали мы, а на другой — соседи. Жили мирно и не ссорились. Подход к дому с деревянного проспекта, по мосточкам, шаг влево-вправо — и попадешь в болото. Сами бараки для ускорения строительства устанавливались на бонах. Рядом с бараком «Фотография», напротив — аптека, городской рынок, 1-я столовая. Комары и прочий гнус не давали покоя, поэтому мама намазывала нас с братом какой-то жидкостью, от которой кружилась голова.
С устройством в детский сад были большие проблемы, и все наше время занимала улица. Улица была домом, клубом по интересам, но главное — она была доброй. Окружающие нас люди жалели сирот, которых после войны было много, и всегда подавали милостыню, хотя сами жили бедно.
С братом мы часто бегали к монастырю и по детской наивности искали клады. Иногда находили старинные монеты и денежные купюры царских времен. Не искушенные в нумизматике, мы их меняли на рынке у английских моряков на жевательную резинку, шоколад и предел детских мечтаний — колбасный фарш.
В середине сороковых нам дали комнату в деревянном доме коридорной системы на Беломорском, 27. Достопримечательностью дома и двора был мой дядя Петр Антонович Кушев, фронтовик и инвалид войны. Работал после контузии и госпиталя капитаном на мелких судах-«макарках», развозил грузы по Северной Двине. Надо же было такому случиться — пропали два мешка гороха. То ли украл кто при погрузке, то ли за борт упали, но «отсидел» за них наш орденоносец аж пять лет. Но не озлобленным пришел. Разворачивал меха баяна, с которым редко расставался, зимой — на общественной кухне, летом — на улице. Это были самодеятельные концерты. Военный репертуар: «Вставай, страна огромная», «Варяг», «Землянка» — и вдруг заливистые частушки. Светлели лица женщин, в основном вдов. Запомнилась одна непонятная частушка: «Очень хочет Тито, только шито-крыто, Гитлера собою заменить». Позднее, учась в школе, мы узнали, что Тито — президент Югославии, а злая частушка — результат разрыва отношений между СССР и Югославией.
В Доме Советов на Беломорском, 23 (там сейчас военкомат) выдавали для детей, отцы которых погибли на войне, помощь из фонда ленд-лиза. Я получила клетчатое пальто и ярко-желтые ботинки из толстой свиной кожи, за что и получила прозвище Американка.
День Победы запомнился на всю жизнь — всеобщее ликование, слезы счастья и радости.
Ярким впечатлением тех лет были ежедневные наблюдения за пленными немцами. Вся дворовая шпана повисала на заборе, когда сплошная масса серых шинелей, ведомая конвоирами с собаками, заполняла Беломорский проспект. Их водили на постройку завода и западной части города.
Жили бедно, голодно. Мы, дети, ждали тебя, отец, каждую минуту, ждали хоть какой-то весточки. Вот ты войдешь в дом, обнимешь нас, как когда-то делал раньше, но ты не пришел. Вместо встречи мама получила извещение о том, что Папуков Леонид Степанович в списках убитых, умерших от ран не числится — пропал без вести.
Однажды на общей кухне в нашем доме появился солдат. Прибежали женщины. Они надеялись, что солдат расскажет об их мужьях, братьях, может быть, он встречался с ними на дорогах войны. Ребятишки столпились около солдата, а я обняла его за колени и за-кричала:
— Папка, наконец-то ты вернулся!
У солдата перехватило дыхание:
— Я вернулся, дочка.
Как потом оказалось, Александр Александрович Шорохов приехал в наш дом к родственникам: хотел обосноваться в Молотовске, устроиться на работу. Он и моя мама стали жить вместе. Отчим заменил нам с братом настоящего отца.
Неправда, что не бывает двух отцов. У меня было два, оба участники Великой Отечественной войны. Благодаря одному я появилась на свет, благодаря другому выросла, получила образование и профессию. Благодаря обоим мы живем без войны.
К 1950-му мама с отчимом построили дом в конце Беломорского проспекта, недалеко от городской типографии, завели корову — большое подспорье для семейного бюджета. Послевоенная жизнь была трудная, но не значит несчастливая.
Что бы спросил сегодня у меня отчим, если бы был жив?
Наверное, как давно я была в «кулацком» поселке, как выглядит наш дом. И услышав, что уже нет той части поселка, где мы жили, подумал бы, что снова была война. А я бы рассказала, что город интенсивно строился, вместо частных домов воздвигались многоэтажки. И добавила:
— А деревья, которые мы с тобой сажали, растут. Правда, стали старые, подзасохли. Но от корней пошли молодые побеги, весной они наберут силу и распустятся в полной красе.
Галина КОВАЛЬ